E.И. Ге. Последние годы жизни Врубеля
В первый раз я увидела Врубеля 1896 года 2 января. Сестра моя, Надежда Ивановна Забела, впоследствии жена Врубеля, в этот вечер в первый раз пела в опере "Гензель и Грета" Гумпердинка. Оперу эту поставил С. И. Мамонтов в частном товариществе в Панаевском театре. Мамонтов, богатый купец и коммерсант, много раз держал оперу и занимался этим больше по вкусу, чем для выгоды; он поступал широко и теперь для постановки привез из Москвы художников, чтобы писать декорации. Приехали Коровин и Врубель, которые давно уже были знакомы с Мамонтовым, часто живали у него.
В этот вечер у меня были гости, так как брат мой приехал ненадолго из Черниговской губернии, и у нас собрались наши родственники и друзья, чтобы видеть его. Я знала, что сестре Надежде Ивановне неприятно, что на первом представлении, где она играла новую роль Греты, не будет никого из ее близких, и потому поехала на первый акт, рассчитывая, что гостей моих еще не будет. Театр был не совсем полон, значит, настоящего успеха на первом представлении еще не было. Я пошла к Наде в уборную и просила сейчас же после представления приехать домой. Мы сидели за чаем, когда приехала Надя и с ней Врубель, маленького роста блондин, кудрявый, на вид совсем молодой человек, хотя ему было уже около 40 лет. Он сказал мне, что Мамонтов, Любатович, исполнявшая Гензеля, и другие артисты оперы просят меня на сегодня непременно отпустить Надю на товарищескую пирушку после первого представления. Я, конечно, ее и не отговаривала, тем более что я заметила, что Надя как-то особенно моложава и интересна, и сообразила, что это от атмосферы влюбленности, которою ее окружал именно этот Врубель. Надя пошла переодеваться, а Врубель посидел несколько времени с нами, поджидая ее.
Не скажу, чтобы в этот вечер он произвел на меня какое-нибудь впечатление; фамилия его мне была неизвестна; но я заметила, что он смотрит на наши картины как художник. Я слышала, что Врубель приехал из Москвы, и мне показалось, что и по выговору он москвич. Врубель, по-видимому, увлекся сестрою с первого раза: как только он ее увидел и услышал, он сейчас же стал за нею сильно ухаживать. Сестра рассказывала так про первую встречу: она пела на репетиции на полутемной сцене, вдруг к ней бросается невысокий человек, целует ей обе руки и говорит: "Какая прелесть!" Сестра была поражена и сконфужена; но Любатович сказала ей: "Это художник Врубель, очень уже экспансивный, но человек хороший и приличный".
Каждый день, раньше чем мы вставали, Врубель приходил к нам и ждал Надю в гостиной, куда она выходила после завтрака. Потом он сопровождал Надю на репетиции опер и всюду. Жил Врубель у Мамонтова, у которого в Петербурге была квартира, а в Москве дом, и он всегда окружал себя художниками и артистами, как Медичисы, на которых он желал походить. Мамонтов говорил Наде, что он считает Врубеля самым талантливым из живущих художников. Врубель затеял картину "Гензель и Грета" [Известны две акварели с изображением исполнительниц главных ролей в опере "Гензель и Гретель" (ГРМ и собрание В. И. Москвина, Москва).], на которой он изображал Надю и Любатович под видом детей. Надя мне сказала, что если эта картинка удастся, она согласится выйти замуж за Врубеля, а сделал он ей предложение, кажется, чуть не с первого раза, как только они познакомились. Надю смущало, что она слышала и даже видела, что Врубель пьет, что он очень беспорядочно относится к деньгам, сорит ими, а зарабатывает редко и случайно. Картинка удалась. Она была продана г. Кривошеину очень дешево, как все, что продавал тогда Врубель, и сестра моя дала слово Врубелю. Сезон кончился, настал пост, и в этот год спектаклей в посту не было, — и сестра моя собиралась поехать к отцу в Рязань, чтобы представить ему своего жениха.
У нас Врубель бывал женихом только раза два, обедал у нас и выпил с моим мужем на ты, видно, что, как человек влюбленный, он очень желал поскорее сблизиться и с семьей своей будущей жены. Я тоже желала его узнать, так как скоро он должен был быть нам родным; но я в это время была больна, потом болели у меня дети, и все это отвлекало меня. Вот выписка из моего дневника того времени:
"10 марта. Врубель объявил, что он сегодня же уезжает в Москву, чтобы быть поближе к Наде. Он остался у нас обедать, но как-то вяло разговаривал сегодня, поздно ушел и, может быть, опоздал на поезд. Когда он с нами прощался, он поцеловал мне руку, поцеловал детей, потянулся поцеловать Петрушу, и показался мне слабым, такой маленький, — мне стало его жалко, и это второй раз, что я испытываю именно это относительного его, я мало верю в его будущность, мало у него сил. Он сказал нам, что и с нами ему жаль расстаться, что он нас уже полюбил. Я при нем получила письмо от Нади и прочла ему кое-что. Он говорит, что если бы она ему отказала, он лишил бы себя жизни. Я этому не верю."
Надя и Врубель проектировали венчаться в Петербурге; Мамонтов должен был быть посаженным отцом, я — посаженной матерью, потом они должны были ехать в Нижний Новгород, где в этом году была выставка. Мамонтов заказывал Врубелю два панно в Нижнем Новгороде, а Надя должна была петь в опере. Не знаю, по какой причине планы венчаться в Петербурге не осуществились. Надя из Рязани поехала за границу, где в это время была мамаша с нашей больной сестрой. Врубель же отправился в Нижний Новгород и написал там два громадных панно "Микула Селянинович" и "Принцесса Греза". Панно эти были забракованы выставочной комиссией, и Мамонтов показывал их в каком-то отдельном помещении. Дедлов в "Неделе" [Статья В. Дедлова (под псевдонимом Кигн) напечатана в газете "Неделя", 1896, № 35.] очень хвалил "Микулу Селяниновича" и называл гениальным произведением:
"Я не видел панно в незаконченном их виде, но видел теперь и думаю, что мы имеем дело с выдающейся работой г. Врубеля. Панно "Принцесса Греза" я считаю, при прекрасных деталях, вещью условной, хотя такого условного в искусстве много: и мазки г. Репина условны, и ходульная на первый взгляд игра в "Жанне д'Арк" Сары Бернар условна. Что касается другого панно — "Микула Селянинович", то в этом роде я ничего подобного не видал. Я считаю, что это панно наше классическое произведение. Я долго стоял пред этой чудной картиной. До сих пор я охвачен этой страшной мощью, этой силой, этой экспрессией фигур Микулы, Вольги, его коня. Наблюдения из народной жизни — сфера, особенно интересующая меня, и я думал: какой непонятной силой г. Врубель выхватил все существо землепашца-крестьянина и передал его в этой страшно мощной и в то же время инертной фигуре Микулы, во всей его фигуре, в его детских голубых глазах, меньше всего сознающих эту свою силу и так поразительно выражающих ее. А этот образ Вольги — другого типа, варяга, колдуна и чародея, — его ужас, дикая жажда проникнуть, понять этого гиганта-ребенка, который победил его, победе которого он еще не может поверить. Картина ошеломляющая по силе, движению, — она вся красота. Я был в художественном отделе выставки и, на мой взгляд, там она была бы самым выдающимся украшением всего отдела".
Произведения это очень большого размера, и Врубель говорил еще в Петербурге, что он сделает эскизы, а чтобы писать самые панно, наймет молодых художников. Я заметила ему: "Разве вы будете удовлетворены чужою работою?" Врубель ответил мне: "Рафаэль всегда так делал, оттого он и написал такое количество произведений; конечно, нужно проходить потом сверх своей кистью". Я тогда не видела еще ничего из произведений Врубеля и очень интересовалась ими, спрашивала у всех, бывших в Нижнем Новгороде, как нравятся произведения Врубеля. Но, увы, отзывы были неутешительные: один говорил, что он ничего не понимает в этих картинах, другой — что неоконченность их такая, как у детей. Не знаю, что заплатил Мамонтов Врубелю; но в это самое время Врубель получил еще заказ у Морозова на панно для дома и написал 5 панно. [Врубель не успел написать все пять полотен до отъезда в Швейцарию и оканчивал заказ за границей (см. письмо М. А. Врубеля В. Д. Замирайло [лето 1896]).] Написав и получив деньги, Врубель поехал за границу в Avants sur Montreux, где находилась тогда сестра с мамашей и другой сестрой. Они все поехали в Женеву и там венчались 28 июля. После женитьбы новобрачные поехали в Люцерн, чтобы там провести медовый месяц. Своими панно Врубель приобрел много денег и сделал сестре массу подарков, покупал он все лишь самое великолепное и дорогое.
Врубель очень восхищался наружностью и сложением сестры и благодарил мамашу как автора. В наружности сестры не было ничего классического и правильного, и я слышала отзыв, что Врубель выдумал красоту сестры и осуществил в портретах, хотя, по-моему, он часто преувеличивал именно ее недостатки, так как они особенно нравились ему. Врубеля прельщало и то, что сестра много моложе его, он говорил, что он влюблен именно потому, что она еще молода, сравнительно с ним, мало знает жизнь.
Письмо Нади, первое после замужества, 30 июля (12 августа). "Вот уже четвертый день, что мы женаты, а мне уже кажется очень давно, мы как-то удивительно сошлись с Михаилом Александровичем, так что никакой g?ne не существует, и мне кажется, что мы давно муж и жена. Свадьба, хотя без приглашенных, была парадная... На другой день мы уехали в Люцерн, мама и Ольга нас провожали. здесь мы устроились в пансионе на возвышении с великолепным видом на озеро, рядом мы нашли на свое счастье atelier, так как М. А. сейчас должен исполнить еще один запоздавший заказ. В Мих. Ал. я каждый день нахожу новые достоинства; во-первых, он необыкновенно кроткий и добрый, просто трогательный, кроме того, мне всегда с ним весело и удивительно легко. Я безусловно верю в его компетентность относительно пения, он будет мне очень полезен, и кажется, что и мне удастся иметь на него влияние. Деньги я у него все отбираю, так как он ими сорит. Конечно, бог знает, что будет, но начало хорошо, и я себя пока чувствую прекрасно. В конце августа мы собираемся морем из Генуи проехать в Константинополь и Афины, остановиться в Севастополе, повидать родителей Мих. Ал. и потом в Харьков приедем 4 или 5-го".
Осенью молодожены поехали в Харьков [См. воспоминания певицы Дуловой о жизни Врубелей в Харькове.], где сестра была ангажирована в оперу. Работ никаких Врубелю не представлялось, и он говорил моему отцу, что теперь ему приходится жить на счет жены, хотя он делал какую-то скульптуру для Мамонтова. Я очень мало знаю о жизни в Харькове, только лишь по письмам. Михаил Александрович в Харькове начал сочинять все оперные костюмы сестры для "Дубровского", "Паяцев", "Мазепы". Костюм Недды стоил всего 6 рублей, и шляпу Врубель сделал собственноручно. В Харькове Врубели не дожили до конца сезона и переехали в Москву, и сестра поступила в оперу Мамонтова. Весною Врубель получил от Саввы Морозова большой заказ панно "Времена дня" для его нового дома в Москве: "День" [См. письмо М. А. Врубеля А. А. Врубель от января 1899 г. Уничтоженное художником панно "День" воспроизведено в журнале "Золотое руно", 1906, № 1.], "Утро" и "Вечер". Врубель, на радостях, что он заработает много денег, кажется, 7 тысяч, поехал с женою в Рим писать первое панно "День". Я этого панно никогда не видела, мне рассказывали, что на нем много работает людей и Забота изображена слишком хорошенькой женщиной. В Риме Врубели жили очень весело в обществе русских художников: братьев Сведомских, Риццони и других.
В конце мая приехали Врубели к нам в хутор, Черниговской губернии. Я предполагала, что так как Врубель привык жить у таких богатых людей, как Мамонтов, то ему в нашей простой обстановке будет неприятно; но он говорил, что привык ко всякому образу жизни, бывало и совсем бедствовал, ему хотелось теперь окружить роскошью лишь жену. Мы уступили Врубелю мастерскую Николая Николаевича Ге, это большая комната в 16 аршин длины и 10 ширины, — и Михаил Александрович с первых же дней приступил к работе.
1|2|3|4|5|6|7|8
 Врубель М.А. Мужской портрет. 1883. Бумага, акварель. 10,6х8. ГРМ |  Врубель М.А. Роза. 1904. Бумага, наклеенная на картон, акварель, карандаш. 29,8х18,5. ГТГ |  Врубель М.А. Портрет Н.И. Забелы-Врубель на фоне березок. 1904. Акварель, пастель, черный и графитный карандаши. ГРМ |