|
|
| | Воспоминания 2
|
| |
Н.A. Прахов и Михаил Александрович Врубель, часть 2
- 2 -
Многие из открытых моим отцом фресок оказались так сильно поврежденными, что не могли быть оставлены в полной неприкосновенности. Кирилловская церковь при богоугодных заведениях — больнице для душевнобольных — не была археологическим музеем. После очистки стен от позднейших наслоений церковная служба должна была продолжаться, а фигуры святых, без ушей, рук, ног, а иногда и без головы, не соответствовали понятию о благолепии храма и должны были быть исправлены. В некоторых местах, как на южной и северной стенах, в композициях “Въезд Господень в Иерусалим” и “Покров, или успение богородицы”, в давние времена вывалились очень большие куски штукатурки и были заменены новой. Оставшиеся фрагменты древних фресок давали только возможность догадываться об их сюжетах. Все это надо было реставрировать. У отца не было ни времени, ни желания заниматься реставрацией, и он рекомендовал строительной конторе пригласить для этой цели художника Мурашко, у которого в Киеве была рисовальная школа, а в ней — кончающие ученики и преподаватели, среди которых академики X. П. Платонов и Н. К. Пимоненко. [Платонов Харитон Платонович (1842 — 1907) — художник; учился в Академии художеств. Пимоненко Николай Корнилович (1862 — 1912) — известный украинский художник. Учился в Киевской рисовальной школе у Платонова, а затем в Академии художеств.]
Для написания в куполе “Христа” по новой штукатурке был приглашен отцом недавно вернувшийся из Рима молодой художник И. Ф. Селезнев, коренной киевлянин. Н. И. Мурашко не оправдал полностью рекомендацию. В своих “Воспоминаниях старого учителя” он признается, что передоверил общее руководство реставрационными работами кончавшему его школу талантливому ученику Н. В. Глобе, а сам был занят административно-хозяйственными заботами о получении денег из казначейства. Н. В. Глоба проработал в Кирилловской церкви лето 1883 года и уехал осенью в Петербург, где поступил в Академию художеств, а на следующее лето в Киев не вернулся. Сменил его М. А. Врубель, который сам предложил свои услуги Н. И. Мурашко, находившемуся в затруднительном положении...
... Соглашение состоялось. На первых порах Михаил Александрович даже поселился в мезонине у Н. И. Мурашко и скоро очаровал всю семью деликатным обращением, образованностью и пониманием старого и нового искусства...
... Останавливаясь по пути в Кирилловское у нас на даче, Михаил Александрович брал подвернувшийся под руку детский альбом для рисования моей старшей сестры и начинал рисовать в нем или писать акварелью кого-нибудь из членов нашей семьи, чаще всего — маму за какой-нибудь работой. Обычно он не доводил эти работы до конца. Наметив тонкой кистью легким коричневым тоном основные контуры рисунка, Михаил Александрович начинал писать красками с какого-нибудь заинтересовавшего его цветового пятна и светового эффекта; лицо, как хорошо знакомое, всегда оставлял “на потом” и оттого редко заканчивал. В работе он был нетерпелив и к прерванной чем-нибудь потом не возвращался, начиная новую. Присутствие при этом моих сестер и меня его не смущало. Работая, он имел привычку говорить нам о своих художественных замыслах и даже о технических приемах, как бы имея перед собою внимательных учеников. Вот почему сохранившиеся в нашей семье его незаконченные наброски говорят мне не меньше, чем если бы они были доведены автором до конца.
В кармане своей бархатной куртки М. А. Врубель постоянно носил маленький альбомчик, в который заносил все, что, бывало, случайно заинтересует его в минуту короткого отдыха на пути от дачи Богговут до Кирилловской церкви. Альбомчик этот бережно хранится в нашей семье, вместе с другим — “Венецианским”. Оба они свидетельствуют о реализме Михаила Александровича и о том, что его интересовало.
После удачно разрешенного архангела Гавриила Врубель взялся за восстановление двух сложных композиций на северной и южной стенах: “Въезд Господень в Иерусалим” и “Успение, или покров богородицы”. От них сохранились лишь фрагменты древней фресковой живописи на уцелевших кусках штукатурки. Большая часть ее была заменена новой в незапамятные времена. Помощником Врубеля в этой работе был некто Зозулин, вероятно, один из старших учеников рисовальной школы Н. И. Мурашко. О нем Врубель писал моему отцу: “Зозулин крайне симпатично справился с живописной стороной своей картины”, — умалчивая при этом о своем руководстве его работой, несомненно способствовавшем ее удачному исполнению...
... Указание в этом письме на набросок ангела, сделанный с софийского, убедительно говорит о том, как серьезно относился художник к вопросу восстановления древних фресок в тех случаях, когда от них сохранялись только слабые следы. Он не выдумывал ничего от себя, а изучал постановку фигур и складки одежды по материалам, сохранившимся в других местах. На хорах Кирилловской церкви для самостоятельной работы Михаила Александровича было два хороших места, на которых штукатурка была новая. Это обстоятельство развязывало руки художнику, и ничто, кроме выбора темы, не связывало его воображение. Тема “Сошествие святого духа на двенадцать апостолов” была указана Врубелю моим отцом. Среди собранных им фотографий кавказских древностей имеется снимок с чеканного складня византийской работы, из Тигран-Анчисхатской церкви. В правой нижней стороне изображено “Сошествие св. духа”. Место заставило чеканщика построить всю композицию вертикально, а Михаилу Александровичу пропорции потолка позволили развернуть ее в ширину, отчего она, безусловно, выиграла. Отец посоветовал художнику добавить в центре собрания апостолов фигуру богоматери, которая, по преданию, на нем присутствовала.
Какого-то грузинского князя в короне отец посоветовал заменить “Космосом”, в виде полуфигуры старца с воздетыми к небу ладонями рук. Пророка Моисея Врубель сам решил изобразить не микельанджеловским брадатым мужем, а безбородым молодым человеком, на том основании, что пророчествовать он начал в молодые годы. Некоторые современные искусствоведы ошибочно находили сходство между пророком Моисеем и Демоном Врубеля. Они утверждали, что образ Демона уже в то время носился в воображении художника. Их ввела в заблуждение прическа Моисея с вьющимися длинными волосами, обрамляющими его лицо, в котором нет ничего похожего на Демона. Эта литературная тема захватила воображение Михаила Александровича значительно позже. Не связанный ничем и никем в своей творческой работе, Врубель теперь впервые мог показать во всю силу свой огромный талант стилиста и монументального живописца. Усвоенный им в мастерской П. П. Чистякова прием построения формы и объема путем детальной разработки планов в этой работе принимает местами характер мозаичности, оправдываемый рисунком каменного пола. Верхняя часть композиции — залитые светом, исходящим с зенита, фигуры апостолов в белых одеждах, которые переливаются мягкими тонами белой перламутровой раковины. Только центральная фигура стоящей богоматери выделяется более определенным цветовым пятном голубой одежды.
Разнообразные позы апостолов, повороты голов, сдержанные движения рук и выражения лиц, по мысли художника, характеризуют состояние религиозного экстаза, в котором должны были находиться разноплеменные люди, неожиданно обретшие дар знания и понимания многих языков. Это совсем не душевнобольные, как предполагали некоторые знатоки искусства, утверждавшие, что Врубель писал “тихих” помешанных, бродивших днем по двору кирилловской лечебницы, это все вполне нормальные люди, которых хорошо знал художник. Михаил Александрович не писал с них портреты, не делал зарисовки с натуры и этюды. Зрительная память его была исключительная, и, создавая свой тип, он мог сохранить обобщенное сходство с тем лицом, которое хорошо запомнилось и, по его мнению, подходило к тому или другому апостолу. Так, например, богородица в этой композиции — это Мария Федоровна Ершова, молодая фельдшерица, ухаживавшая за моей матерью во время тяжелой болезни и долгое время жившая с нами на правах близкого друга всей семьи, пока не вышла замуж за художника Косяченко, работавшего в Кирилловской церкви.
Первый апостол, сидящий по правую руку богоматери, не знаю кто, а лицо второго, вставшего со своего места и опустившего в раздумье голову, напоминает киевского археолога Гошкевича, бывавшего в Кирилловской церкви во время работы в ней Врубеля. Второй апостол держит кисть правой руки прижатой к груди, под подбородком с короткой черной бородой. Поза выражает одновременно покорность высшей воле и глубокое раздумье. В следующем за ним, сидящем в позе глубокого раздумья седобородом старце можно узнать того священника, который первый обратил внимание Русского археологического общества в Москве на следы древних фресок, прозирающих под осыпающейся позднейшей побелкой стен. Рядом с ним, третий снизу, сидящий в молитвенной созерцательной позе, с откинутой назад головой и взором, устремленным на небо, очень похож на моего отца. По левую руку богоматери, второй от нее, благообразный старец с длинной седой бородой — это кафедральный протоиерей Софийского собора П. Г. Лебединцев, археолог и историк, знаток Византии, высокообразованный человек. Вероятно, можно было бы найти портретное сходство и в других апостолах в композиции Врубеля “Сошествие св. духа”, но я не берусь это делать.
В ту пору, когда мой отец открывал фрески в Кирилловской церкви, а Михаил Александрович писал эту и другие композиции, я был еще слишком мал, чтобы часто бывать в ней и внимательно следить за производимыми художественными работами. В боковом, правом приделе на хорах с южной стороны, назначение которого не ясно, Михаил Александрович написал двух архангелов с лабарами, по левую и правую сторону небольшой абсиды. Здесь я видел его за работой и могу подтвердить сообщение о ней С. П. Яремича. [С. Яpeмич. Михаил Александрович Врубель. М., 1911, стр. 55. (Здесь и в дальнейшем примеч. автора.)] Леса, поставленные слишком близко к стене, перерезывали ее плоскость и мешали работать. На наем плотников и переделку их у Врубеля денег не было. Он постоял некоторое время перед стеной, внимательно всматриваясь в нее, потом влез на леса и начал писать красками с левой фигуры, едва наметив кистью общее очертание верха двух фигур. Закончив их в короткий срок, он стал продолжать работу снизу, и сам потом удивился, как все у него удачно сошлось, когда разобрали леса.
— Это мне припомнились архангелы, которых я видел в Торчелло, когда жил в Венеции и писал образа. Так объяснял он свою композицию моему отцу.
Последняя работа М. А. Врубеля в Кирилловской церкви была написана им на стене одного из аркасолиев, в притворе. Это превосходная композиция “Оплакивание тела Христа тремя слетевшимися на его гроб архангелами”. В одном из писем к моему отцу Михаил Александрович просил его зайти к нему на дом, на Малую Житомирскую улицу, чтобы посмотреть четыре эскиза и выбрать наиболее подходящий для исполнения на стене. Вероятно, отец был чем-нибудь очень занят и не мог навестить Врубеля в ближайшие дни, тогда он сам выбрал самый лучший, по его мнению, вариант и написал его на стене, без грунтовки, прямо по старой побелке. Когда отец заехал в Кирилловскую церковь, Михаил Александрович встретил его такими словами:
— Адриан Викторович, я знал, что вы очень заняты и оттого до сих пор не имели времени побывать у меня. Решил, что в Кирилловскую церковь, наверное, скоро заедете — вот и написал лучший, по моему мнению, эскиз прямо на стене. Потом, если одобрите, перепишу.
— Да какой же это эскиз, Михаил Александрович?! Это великолепное, вполне законченное художественное произведение! Больше ничего к нему не надо добавлять и переделывать! Напишите только заявление в строительную контору об окончании работы и получите следуемые за нее деньги. Вот и все. Поздравляю вас!
1|2|3|4|5|6|7|8|9|10|11|12|13|14|15|16
 Врубель М.А. Моцарт и Сальери слушают игру слепого скрипача. Конец 1883- начало 1884. Бумага, угольн. кар. 25,5х34. Илл. к трагедии Пушкина Моцарт и Сальери. ГРМ |  Врубель М.А. Прощание Зары с Измаилом. Илл. к поэме М.Ю. Лермонтова "Измаил-бей". 1890-1891. Б. на к., акв. (черная), белила. |  Врубель М.А. Программа концерта Кружка любителей русской музыки. 1901. ГРМ |
|
|
|