|
|
| | Воспоминания Мурашко
|
| |
Н.И. Мурашко. Воспоминания старого учителя
- 2 -
Сеньор Эторе в синей куртке, в серых панталонах и в шапочке на бок предлагает нам: "Ризовальаван, или грансьевало" и т. д. Пили крайне умеренно дешевое вино, переходили на пиаца Сан-Марко, а чаще возвращались домой. Я писал письма, а Михаил Александрович еще немного просматривал что-либо в своих образах. Часто мы заходили в какой-либо из храмов. Врубель очень увлекался мастером Джиам Беллини [Т. е. Джованни Беллини — родоначальника венецианской живописи.], делал даже с него акварельные наброски. Любовались мы много и Тьеполо. В палаццо дель Абиа он особенно хорош.
Тут увидел Михаил Александрович дочь служителя, которая нам отворяла зал. Ангелоподобное существо лет пятнадцати. Михаил Александрович предложил ей попозировать. Она позвала мать; та охотно дала свое согласие, и мы на другой день, после обеда, ее рисовали: у меня вышло нечто миловидное и всем понравилось, я был очень доволен. У Врубеля же нечто грубоватое, просто несколько пятен. Но прошло немного дней, я посмотрел на свой этюд, увидел: чтоб написать такое нечто поверхностно-смазливое, нечего было ехать в Венецию, нечего было беспокоить прекрасную Вержинию.
Таких лиц на бонбоньерках сколько хотите. Когда же посмотрел на этюд Врубеля, сильно не конченный, но у него щека горела живым пятном; глаз не окончен, но опять почувствована чудно голубизна зрачка; губы остались только нарисованы, но и в них уже намечен характер, улыбка, какая была только у Вержинии. Мы намеревались еще прийти раз порисовать, но не собрались. Свой этюд я все-таки сохранил и до сего дня.
Единственная слуга наша, некрасивая девушка, но с поэтическим именем — Беатриче, часто ходила с подвязаной щекой: у нее болели зубы. Венеция и зубная боль для меня, так необычно настроенного, были вещи несовместимые. Но что делать, это — так. Единственный наш гость был молодой брюнет, длинный еврей из России. Я не могу назвать его высоким; он у нас за столом, бедный, так как-то складывался и не знал куда деть свои тонкие длинные ноги. Это был певец-тенор, но, увы, он тут лечил у какого-то знаменитого профессора горло.
Петь ему было строжайше запрещено, а все-таки он не мог жить, чтобы не петь, и он нам потихоньку пел целые арии. Был частым нашим гостем, мы его прямо прикармливали, а Врубель ссужал его и деньгами, которых у самого почти едва хватало. Пишу это для характеристики Врубеля. Он давал, не помышляя о возврате. Сам брал, думал всегда, что свободно возвратит, но если это не складывалось, он как-то не огорчался. Денежная математика у него прямо была слаба: это черта, присущая многим артистам. Я расстался с Врубелем. Он меня проводил в гондоле до вокзала...
... Упомянув об участии в наших школьных делах Врубеля, я с глубокой грустью подвожу итоги этого интересного человека и художника. О Врубеле нет среднего мнения. Он для одних гений, для других нечто весьма странное, ни на что не похожее из того, к чему так привыкли. Врубеля очень трудно объяснить другому, его только можно показать и спросить: приемлется эго или нет. Приемлется он — ладно, а не приемлется, лезть из-за этого на стену, как я вижу из опыта, совсем не следует. Вот его кусочек моря со всеми цветами, со всеми переливами.
Сумбурно это, бесформенно, странно, я сам это видел в натуре, но я и не подумал и не посмел это изобразить, а он сделал. Мне нравится, я ценю то, что он посмел взяться и сделать совершенно своеобразно то, за что никто не брался. Кроме того, у него была своя фантазия, свои представления, свое творчество по наитию свыше, это я говорю относительно внутреннего содержания, а что касается внешнего, то он страстно любил краски и извлекал из них такую силу и красоту гармонии, какой обыкновенный пописывающий себе художник и не воображает. Вот это-то и приходится в нем чтить. В Риме, в сумерки, он однажды остановил меня.
"Пойдемте, говорит, вон там к фонтану; там в это время такой тон мутной синевы в воде получается, что мне нужно посмотреть; он мне нужен на завтра". Смотрел я с ним и ничего не видел, а он смотрел и затих, и онемел, а завтра действительно у него что-то подобное появилось в его громадном плафоне, который он делал по заказу одного московского мецената. Врубель не сказал своего последнего слова, привести все к одному знаменателю ему, бедному, не пришлось, какой-то злой рок лежит на массе наших талантливых людей.
Н. Н. Ге говорил, что на Руси у нас только 14 художников. К этим немногим единицам принадлежит Врубель. 14 человек на многомиллионную Русь немного. Казалось бы, жизнь их должна сложиться хорошо, да не так выходит на деле.
В Киеве М. А. Врубель работал на свободную тему картину (акварель) для Ивана Николаевича [Речь идет о "Восточной сказке", исполнявшейся по заказу И. Н. Терещенко.]. Потом, живя в доме одного богатого господина [Я. В. Тарновского.], имел там, кажется, урок рисования и писал большой холст, где хотел представить моление о чаше Христа в Гефсиманском саду. Зятем я его вижу живущим самостоятельно в доме окнами на Днепр и на наши чудные заднепровские дали. Здесь Врубель делает свои удивительные акварельные эскизы на тему "Pieta" для Владимирского собора. На одну и ту же тему он их сделал шесть, и трудно сказать, который из них интереснее других. Все они чрезвычайно и глубоко выразительны. Годы проходят, а эти эскизы как бы вырастают в своем значении.
До 1888 года включительно М. А. Врубель проводил в тесном сношении с нами. Учит в школе, делает без конца свои композиции: нарисовал очень выразительную фигуру Печорина и лепил Демона. Слепок из глины долго хранился у нас, пока не рассыпался. Это было суровое молодое лицо с кучей волос на голове.
Сформовать его нам никому не приходило в голову. Все своеобразное так трудно воспринимается. Его интереснейший этюд масляными красками "Девочка в цветных коврах". [То есть "Девочка на фоне персидского ковра".] Это такой каскад цветов и красок. Теперь он висит в доме Ивана Николаевича на стене и бьет все окружающие его картины, делая их постными, бесцветными, скучными и привлекает к себе глаза. А было время, что эта вещь чуть не извалялась, стоя иногда в передней лицом к стене. Эта яркая своеобразная вещь была как-то трудно приемлема, пока она, наконец, с честью не заняла свое место на стене...
 Врубель М.А. Сумерки. Римский мотив. 1891-1892. Д., м. 23,9х33. ГТГ |  Врубель М.А. Обдумывает ход (игра в шахматы). 1903-1904. Бумага, карандаш. 22,7х33. ГТГ |  Врубель М.А. Спящий мальчик. 1885-1886. Бумага, графитный карандаш. 19,7х11,7. ГРМ |
|
|
|