М. А. ВРУБЕЛЬ — А. А. ВРУБЕЛЬ 1883 год. Осень
Вот уже времени прошло, что и не сосчитать с моего последнего письма. Но ты представить себе не можешь, Нюта, до чего я погружен всем своим существом в искусство: просто никакая посторонняя искусству мысль или желание не укладываются, не прививаются. Это, разумеется, безобразно, и я утешаю себя только тем, что всякое настоящее дело требует на известный срок такой беззаветности, фанатизма от человека. Я по крайней мере чувствую, что только теперь начинаю делать успехи, расширять и физический и эстетический глаз. Когда я начал занятия у Чистякова, мне страсть понравились основные его положения, потому что они были не что иное, как формула моего живого отношения к природе, какое мне вложено. Это очень недавний вывод.
Раньше же я думал, или лучше разные детали техники заставляли меня думать, что мой взгляд в основе расходится с требованием серьезной школы. Само собой, что усвоение этих деталей помирит меня со школой, было выводом отсюда; и вот принялся за них, как за сущность. Тут началась схематизация природы, которая так возмущает реальное чувство, так гнетет его, что, не отдавая даже себе отчета в причине или просто заблуждаясь в его отыскании, чувствуешь себя страшно не по себе и в вечной необходимости принуждать себя к работе, что, как известно, отнимает наполовину в ее качестве. Очень было тяжело. Разумеется, цель некоторая достиглась — детали в значительной степени усвоились. Но достижение этой цели никогда не выкупило бы огромности потери: наивного, индивидуального взгляда — вся сила и источник наслаждений художника.
Так, к сожалению, и случается иногда. Тогда говорят, школа забила талант. Но я нашел заросшую тропинку обратно к себе. Точно мы встретились со старым приятелем, разойдясь на некоторое время по околицам; и точно, научась опытом, умею его лучше ценить. Встреча эта случилась следующим образом: летом, как я тебе писал, я виделся с Репиным. "Начинайте вы какую-нибудь работу помимо Академии и добивайтесь, чтобы она самому вам понравилась". Я внял и решил соединить эту работу с заработком, т. e. делать ее для Кенига1 и выставить ее вдобавок на конкурс на премию за жанр при Обществе поощрения художников.
Делал для этого всевозможные приготовления: нанял [мастерскую], благодаря твоим присылкам, за которые без конца благодарю, надеюсь весной возвратить, кое чем обзавелся; явился и сюжет,2 и эскиз сделал; но все твержу себе "начну писать картину", и звучит это так холодно, безобразно, нестрастно (и это еще после устройства всего, что нужно, чтобы возбудить в художнике желание работать, т. е. мастерская, натура и проч.; а представь, до какого отчаяния и омерзения я доходил, когда до того отдалился от себя, что решил, как я тебе, кажется, и писал, писать картину без натуры). А между тем ключ живого отношения бил тут недалеко, скрытый перешептывающимся быльем и кивающими цветиками.
Узнав, что я нанимаю мастерскую, двое приятелей Серов и Дервиз пристали присоединиться к ним писать натурщицу в обстановке renessance [Возрождения (франц.).], понатасканной от Дервиза, племянника знаменитого богача, акварелью.3 Моя мастерская, а их натура. Я принял предложение. И вот в промежутках составления эскиза картины и массы соображений и подготовлений, не забудь еще аккуратное посещение Академии и постоянную рисовку с анатомий, и ты получишь цифры: с 8 утра и до 8 вечера, а три раза в неделю до 10, 11 и даже 12 часов, с часовым промежутком только для обеда.
Занялись мы акварелью (листы и листы про наши совместные занятия, дележ наблюдениями, но я просто разучился писать). Подталкиваемый действительно удачно, прелестно скомпонованным мотивом модели, не стесненный во времени и не прерываемый замечаниями: "зачем у вас здесь так растрепан рисунок", когда в другом уголке только что начал с любовью утопать в созерцании тонкости, разнообразия и гармонии, задетый за живое соревнованием с достойными соперниками (мы трое единственные понимающие серьезную акварель в Академии), — я прильнул, если можно так выразиться, к работе; переделывал по десяти раз одно и то же место, и вот с неделю тому назад вышел первый живой кусок, который меня привел в восторг; рассматриваю его фокус и оказывается — просто наивная передача самых подробных живых впечатлений натуры; а детали, о которых я говорил, облегчают только поиски средств передачи.
Я считаю, что переживаю момент сильного шага вперед. Теперь и картина представляется мне рядом интересных ясно поставленных и разрешенных задач. И видишь, как я рад, как уверен, что мой тон глуп, как бахвальство. А вот я заговорю и совсем по-свински. Если ты не подвергаешь себя большим лишениям, Нюта моя, то не откажи маленькими займами до марта месяца. А то за невозможностью нанимать мастерскую я должен буду или кланяться, лизать прах и терять время, или все бросить. А доведу работу до конца, заработаю хорошие деньги. Акварель, если будет так идти, как идет, то будет действительно вроде дорогой работы Фортуни, кличка которого все более за мною утверждается в Академии. Прощай, Нюта, и прости нескладицу, неполноту. Бегу в класс. Я получил медаль за этюд. Не думай, что я о тебе не думаю, а думай, что толчея школы редко позволяет отдаваться этому тихому отрадно-грустному удовольствию. Не наказывай меня за мою неаккуратность собственным молчанием. Мне дороги твои письма.
Твой брат и друг Миша
__________
1 Кениг Леопольд Георгиевич — крупнейший сахарозаводчик в Петербурге.
2 Имеется в виду "Гамлет и Офелия" (акварельный эскиз и неоконченная картина маслом находятся в ГРМ).
3 Акварель "Натурщица в обстановке Ренессанса" не окончена (1883). Хранится в Киевском государственном музее русского искусства.
 Врубель М.А. Суд Париса. 1893. Декоративное панно, предназначенное для лестницы в доме Е.Д. Дункер в Москве. Триптих. |  Врубель М.А. Микула Селянинович. 1896. Эскиз-вариант декорат. панно. К. серый, акв., граф. кар., белила. 12,1х41,3. ГТГ. |  М.А. Врубель. 1900-е. ОР ГРМ, ф. 85, ед. хр. 194. л. 3 |